Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал [переиздание]
— А, — раздраженно фыркнул отец, — тебе это приснилось!
Рэдни, склонившись над тарелкой с кукурузными хлопьями, косился на родителей краешком глаза.
— Да, сэр, — вздохнул он наконец. — Мне это просто приснилось.
Постоялец со второго этажа
The Man Upstairs, 1947
Перевод Л.Бриловой
Он был постояльцем. Каждый день я встречал его за ланчем. Одевался он очень аккуратно, в полосатый костюм из индийского льна, на голове носил соломенную шляпу, хрусткую, как кукурузные хлопья. После ланча он отправлялся в нижнюю часть города к парикмахеру. Тут комбинация: мистер Винески и окна с цветными стеклами в холле у моей бабушки — я любил смотреть через них и видеть на улице разноцветных людей. Они появлялись во многих других моих рассказах: люди пурпурные, люди серые, «китайцы», «индейцы» (за красным стеклом). Так вот, тут у меня скомбинированы постоялец, раздумья, кто он такой, окна с цветными стеклами и наблюдение за тем, как бабушка разделывала цыплят. Соедините все эти метафоры и получите рассказ.
Он помнил, как тщательно и умело, ласкающими движениями, бабушка проникала в холодное взрезанное нутро цыпленка и извлекала оттуда удивительные вещи: влажные, глянцевитые, с мясным запахом кольца кишок, мускулистый комочек сердца, желудок, а в нем зернышки. Как искусно и изящно надрезала цыплячью грудь и пухлой ладошкой обирала с нее медали. Одни из них шли в кастрюлю с водой, другие в бумажку — наверное, бросить потом собаке. За этим следовал ритуал набивки чучела вымоченной и приправленной пряностями булкой, а завершала дело, проворными тугими стежками, блестящая хирургическая игла.
При всех чудесах хирургии, однако, ни одна птица после операции не возродилась к жизни. Цыплят немедленно препровождали в преисподнюю, пытать острым вертелом, раскаленным жиром и кипящей водой, до той поры, пока за праздничным столом не собирались прочие хирурги с грозными скальпелями в руках.
За одиннадцать лет, прожитых Дугласом, он редко сталкивался с впечатлениями более захватывающими.
Чего стоила одна только коллекция ножей.
Будучи не при деле, они покоились в скрипучих ящиках большого кухонного стола. Это был волшебный стол, откуда бабушка — седовласая старая колдунья, однако не злая, с милым, добродушным лицом — извлекала атрибуты для своих магических операций. Для рассекания и исследования цыплят и прочей дичи они представлялись важнейшим инструментом.
Шевеля губами, Дуглас насчитал в общей сложности двадцать ножей различных форм и размеров. И каждый был отполирован так тщательно, что в нем виднелось четкое, хотя и искаженное, отражение рыжих волос и веснушек Дугласа.
Пока бабушка занималась расчленением животных, внуку полагалось вести себя тихо. Стоять по ту сторону стола, вытягивать шею и наблюдать было можно, но не болтать языком: это разрушило бы чары. Когда бабушка трясла над птицей серебряными судками, воображалось, будто оттуда сыплются не соль и пряности, а дробленая мумия и индейские кости, а беззубый рот ее выпевает заклинания.
Пружина любопытства сжималась и сжималась, и наконец Дуглас набрался храбрости ее отпустить.
— Бабушка, а я внутри такой же? — Он указал на цыпленка.
— Как что, детка?
— Как он, внутри?
— Да, примерно такой же, только немного красивей и аккуратней.
— И сам живот у меня больше, — добавил Дуглас, гордый своим животом.
— Да, — подтвердила бабушка. — Больше.
— А у дедушки живот еще больше, чем у меня, бабуля. Он на него локтями может опираться.
Бабушка засмеялась и покачала головой.
Дуглас сказал:
— А Люси Уильямс, с нашей улицы, у нее…
— Помолчи, дитя! — прикрикнула бабушка.
— Но у нее…
— Забудь о Люси! Это другое дело. Помалкивай, и все тут.
— Но почему у нее другое дело?
— Еж иголкою вот-вот болтливый рот тебе зашьет, — отрезала бабушка.
Дуглас тут же отошел, но вскоре вернулся в задумчивости:
— Бабушка, а откуда ты знаешь, что у меня внутри?
— Знаю, и все. Ну, ступай себе.
Дуглас, хмурясь, потопал в гостиную; в голове вертелась мысль о том, многого ли стоят знания, полученные от взрослых, если они ничем не подкрепляются. Взрослые правы, и все.
Звякнул колокольчик.
Сбежав в холл, Дуглас разглядел через стекло парадной двери соломенную шляпу. Злясь оттого, что колокольчик не умолкает, он распахнул дверь.
— Доброе утро, мальчик, а хозяйка дома?
С длинного гладкого лица красно-коричневого цвета на Дугласа смотрели холодные серые глаза. Посетитель был высок и худ, в руках держал чемодан и портфель, под мышкой — зонтик; тощие ладони прятались в теплых перчатках, голову венчала чудовищно новая соломенная шляпа.
Дуглас помотал головой:
— Она занята.
— Я пришел по объявлению. Хочу снять у нее верхние комнаты.
— У нас уже живут десять пансионеров, свободных мест нет, уходите.
— Дуглас! — Бабушка, неспешно пересекшая прихожую, внезапно выросла у Дугласа за спиною и поздоровалась с незнакомцем. — Проходите, пожалуйста. Прямо по лестнице. На мальчика не обращайте внимания.
— Ничего.
Посетитель, не улыбаясь, прямой как палка, ступил за порог. Дуглас следил, как они с бабушкой скрылись наверху, слышал бабушкин голос, объяснявший условия аренды. Стукнул чемодан, бабушка вскоре сошла в прихожую, чтобы взять из шкафа постельное белье, нагрузила его на Дугласа и велела мигом отнести в только что сданную комнату.
У порога Дуглас помедлил. Посетитель пробыл в комнате всего ничего, но она уже изменилась. На кровати лежала соломенная шляпа, зонтик, прислоненный к стене, походил на мертвую и окоченевшую летучую мышь со сложенными крыльями. Дуглас прищурился, рассматривая зонтик. Незнакомец стоял посреди комнаты, опустив на пол чемодан.
— Вот. — Дуглас разложил белье на постели. — Мы садимся за стол ровно в двенадцать, если опоздаете, суп остынет. Его готовит бабушка, и он остынет.
В кармане курточки Дугласа звякнули отсчитанные новым жильцом десять центов.
— Мы подружимся, — заверил жилец.
Это было забавно: у человека в кармане одни центы. Целая куча центов. Ни серебра, ни десяти-центовиков, ни четвертаков. Одни новенькие медные центы.
Дуглас поблагодарил.
— Когда поменяю на десятицентовик, кину в копилку.
— Копите деньги, молодой человек?
— Собрал шесть долларов и пятьдесят центов. Теперь будет шестьдесят. Это на август, поеду в лагерь.
— А сейчас мне нужно помыться, — сказал длинный и странный новый жилец.
Помнится, Дуглас как-то проснулся около полуночи. За окном бушевала буря, дом содрогался от холодного ветра, в окна стучал дождь. Небо разорвала бесшумная, жуткая вспышка молнии. Дуглас сохранил в памяти этот страх. Страх, который испытываешь, когда во внезапном свете видишь собственную комнату незнакомой и пугающей.
Вот и теперь произошло то же самое. Дуглас стоял и глядел на незнакомца. Комната уже не была прежней, она неуловимо поменялась, потому что этот человек, быстрый, как вспышка молнии, залил ее своим светом. Дугласу это не нравилось.
Дверь закрылась прямо перед его лицом.
Деревянная вилка опустилась и поднялась; на ней было картофельное пюре. Когда бабушка позвала постояльцев на ланч, мистер Коберман (так звали нового жильца) принес с собой эту вилку, а также деревянные нож и ложку.
— Миссис Сполдинг, — сказал он спокойно. — Это мой собственный столовый прибор; пожалуйста, используйте его. Сегодня я съем ланч, но с завтрашнего дня мне понадобится только завтрак и ужин.
Бабушка сновала туда-сюда с дымящимися супницами (суп, бобы, картофельное пюре), стремясь произвести впечатление на нового постояльца, Дуглас же со стуком поигрывал на тарелке серебряными столовыми приборами: он заметил, что мистера Кобермана это раздражает.
— Я знаю фокус, — объявил Дуглас. — Смотрите.
Он щипнул ногтем зубец вилки. Как фокусник, он стал указывать то на один, то на другой сектор стола. И в том месте возникал вибрирующий металлический звук, волшебный голос. Фокус, конечно, нехитрый. Дуглас просто-напросто прижимал тайком ручку вилки к столу. Деревянная столешница служила резонатором. А можно было подумать, что это волшебство.
— Там, там и вот там! — восклицал Дуглас, радостно пощипывая вилку.
Он указал на тарелку с супом мистера Кобермана, и звук пошел оттуда.
Решительное красно-коричневое лицо мистера Кобермана обратилось в страшную маску. Он оттолкнул от себя тарелку и, скривив губы, откинулся на спинку стула.
Появилась бабушка.
— В чем дело, мистер Коберман, что-нибудь не так?
— Я не буду есть суп.
— Почему?
Мистер Коберман уставился на Дугласа.
